Теофил Норт - Страница 101

101

Она пробормотала:

— По-моему, все не так просто… Мы вам очень обязаны. Мы с дедушкой хотели бы сделать вам подарок. Только не знаем, чего бы вам хотелось. Может быть, вам хотелось бы иметь автомобиль? — Я не ответил. — Или экземпляр Alciphron'а, который епископ Беркли преподнес Джонатану Свифту? Он был написан в «Уайт-холле».

Я был разочарован. Я скрыл мое горькое разочарование за шумными изъявлениями благодарности и дружелюбным смехом.

— Большое спасибо вам обоим за добрые намерения. — И т. д. и т. д. — Я стараюсь по возможности обойтись без имущества. Как китаец — миской риса… как древний грек — горстью фиг и оливок. — Я сам посмеялся над этой нелепостью, но дал понять, что мой отказ решителен.

— Но какой-нибудь знак нашей благодарности?

Баловни судьбы не привыкли, чтобы им отвечали отказом.

— Миссис Теннисон, вы пригласили меня на прогулку не для того, чтобы обсуждать со мной подарки, а для важного разговора. Кажется, я знаю какого: в «Девяти фронтонах» и около него есть люди, которые хотят от меня избавиться.

— Да. Да. И к сожалению, это еще не все. Они придумывают, как вам навредить. За креслом дедушки — полка с очень редкими первоизданиями. Я подслушала план: постепенно убрать их и подменить более поздними изданиями тех же работ. За последние годы вы — единственный посетитель этого дома, который понимает их ценность. Они рассчитывают, что подозрение падет на вас.

Я рассмеялся:

— Как увлекательно!

— Я предупредила их хитрость и сама подменила тома. Первые издания — в моем сейфе с драгоценностями. Если начнутся некрасивые разговоры, я их предъявлю. Почему вы сказали «увлекательно»?

— Потому что они раскрыли карты. Они стали делать ошибки. Спасибо, что вы спрятали книги, но даже без этого я был бы рад открытой схватке. Я не воинственный человек, миссис Теннисон, но я ненавижу клевету и злобные сплетни, — а вы?

— Ненавижу. Как ненавижу! Люди болтают — болтают гнусно. Милый мистер Норт, скажите, как можно от них защититься?

— Вот и дом Бадлонгов. Давайте выйдем и посидим на молу.

— Не забудьте, что вы хотели мне сказать.

— Не забуду.

— На заднем сиденье лежит полость — можно постелить ее на парапет.

Позади нас тянулись заросли одичалого шиповника. Цветы уже начали вянуть, и запах стоял дурманящий. Лучи маяков пробегали по нашим лицам; уши наполнял глухой усыпляющий гул, завывание и звон буев. Небо над головой было как штурманская карта в алмазах. Мы очутились на том самом месте, куда несколько дней назад Бодо привез Аньезе, Мино и меня на пикник.

Как обычно, неподалеку стояли машины, и в них сидели пары моложе нас.

— Вы советуете мне прекратить занятия в «Девяти фронтонах»?

— То, что вы сделали для нас, — благодеяние. А вас там ожидают только опасности — происки некоторых людей.

— И видимо, все свалится на вас.

— О, мне безразлично. Я вытерплю.

— Столько яду? У вас маленький мальчик, надо о нем подумать. Простите меня, но почему вы вообще не уедете из этого дома?

Как она была спокойна!

— По двум причинам: я люблю дедушку, и он любит меня — насколько он способен. И потом — куда уехать? Нью-Йорк я не выношу. В Европу? В Европу мне пока не хочется. Мать давно ушла от отца — он потом умер — и живет с другим, хотя они не женаты, в Париже и на Капри. Она нам редко пишет. Мистер Норт, я часто думаю, что большая часть моей жизни уже позади. Я старая вдова, живу только для сына и дедушки. Унижения, которые мне иногда приходится терпеть, и скука светской жизни меня не трогают. Только старят… Вы хотели меня научить, как мне справиться со злыми языками. Вы всерьез обещали?

— Да… Поскольку мы говорим о вещах, которые близко вас касаются, можно мне — только этот час — звать вас Персис?

— Конечно.

Я набрал полную грудь воздуха.

— Есть у вас основания полагать, что в некоторых кругах на ваш счет злословят?

Она понурилась, потом вскинула голову.

— Злословят — я знаю.

— Я-то понятия не имею, что эти люди говорят. О вас я не слышал ничего, кроме слов восхищения. Но мне говорили, что ваш муж покончил с собой в море, на верхней палубе судна, и рядом никого не было. Полагаю, что это трагическое событие и положило начало злобным пересудам. Я убежден, что ничего порочащего вам даже приписать нельзя. Вы спросили меня, как можно защититься от клеветы. Прежде всего я бы обнародовал факты — истину. Если в деле замешан кто-то еще, кого вы считаете нужным оградить, то надо прибегнуть к другим мерам. В этой истории кто-нибудь замешан?

— Нет. Нет.

— Персис, может быть, вы хотите прекратить этот разговор?

— Нет, Теофил. Мне не с кем поговорить. Позвольте вам все рассказать.

Я поглядел на звезды.

— Я не люблю секретов — мрачных семейных тайн. Если вы потребуете, чтобы я никому не сказал ни слова, прошу ничего мне не рассказывать.

Она понизила голос:

— Нет, Теофил, я хочу, чтобы все сплетники и сочинители подметных писем и… знали простую истину. Я любила мужа, но в припадке страшного легкомыслия… по существу, безумия… он оставил меня одну — с таким грузом подозрений. Вы можете рассказывать мою историю кому угодно, если сочтете нужным.

Я сложил руки на коленях. При рассеянном свете звезд она могла видеть ободряющую улыбку на моем лице.

— Я слушаю, — сказал я.

— Когда я окончила школу, меня, как говорится, «вывезли в свет». Танцы, балы, вечера, приемы. Я полюбила молодого человека, Арчера Теннисона. Он не попал на войну, потому что в детстве перенес туберкулез, и медики его не пропустили. По-моему, с этого все и пошло. Мы поженились. Были счастливы. Только одно меня тревожило: он был сорвиголова, и сначала я этим восхищалась. Он очень быстро водил машину. Однажды на пароходе он специально дождался ночи и полез на мачту. Капитан сделал ему выговор в судовом бюллетене. Постепенно я стала понимать, что он страстный игрок — не только на деньги; на деньги тоже, но не это важно, — он жизнью играл. Жизнью: лыжи, горы, гонки на катерах. Когда мы были в Швейцарских Альпах, он съезжал только по самым опасным склонам. Увлекся тобогганом — тогда это было новинкой: в санях съезжают между стенами спрессованного льда. Однажды меня что-то отвлекло, и он взял нашего годовалого ребенка, посадил между колен и поехал. Тогда я в первый раз поняла, что у него на уме: он хотел поднять ставку в игре со смертью; он хотел поставить на карту самое близкое и дорогое, что у него было. Сначала он требовал, чтобы я сидела с ним рядом в машине или на катере; теперь ему понадобился и ребенок. Я со страхом ожидала лета, потому что каждый год он пытался побить свой рекорд езды из Нью-Йорка в Ньюпорт. Он побил все рекорды скорости на дороге в Палм-Бич, но я с ним не поехала. И он держал пари по любому поводу: скачки, футбольные матчи, президентские выборы. Он садился у окна в клубе на Пятой авеню и держал пари насчет марок проезжавших автомобилей. Все друзья умоляли его пойти работать в маклерскую контору отца, но он не мог усидеть на месте. Под конец он стал учиться управлять самолетом. Не знаю, становятся ли теперь жены на колени перед мужьями, но я стояла. Больше того: я сказала ему, что если он поднимется в воздух один, я никогда не рожу ему второго ребенка. Он был так изумлен, что действительно бросил летать.

101