Теофил Норт - Страница 4

Джосайя Декстер ответил:

— По рукам.

Мы перенесли мои вещи в его машину, и я хотел уже было сесть, как вдруг сказал: «Минутку!» Воздух кружил мне голову. Я был в миле от того места, где прошла часть двадцатого и двадцать первого годов моей жизни. Я повернулся к «Ханне» и погладил ее по капоту. «Прощай, „Ханна“, — сказал я. — Расстаемся друзьями… Ты меня понимаешь?» Потом я прошептал в ближнюю фару: «Старость и смерть никого не минут. Даже самая усталая река приходит к морю. Как сказал Гёте: „Balde ruhest clu auch“».

Затем я уселся рядом с Декстером. Он медленно проехал квартал и спросил:

— Давно у вас эта машина?

— Я был владельцем этой машины один час двадцать минут.

Еще квартал.

— Вы из-за каждой своей вещи так распаляетесь?

— Мистер Декстер, во время войны я служил в форте Адамс. Я сюда вернулся. В Ньюпорте я — четверть часа. Прекрасный день. Прекрасное место. Немного закружилась голова. От счастья до печали — один шаг.

— Можно узнать, что вы сказали машине?

Я повторил то, что сказал, и перевел немецкую фразу: «Подожди немного, отдохнешь и ты».

— Фразы избитые, мистер Декстер, но последнее время я замечаю, что если мы избегаем банальностей, то и банальности начинают нас избегать. Я никогда не смеюсь над стихотворениями Генри Лонгфелло, который прожил много счастливых недель в Ньюпорте и окрестностях.

— Это я знаю.

— Вы не скажете, где тут можно взять напрокат велосипед?

— У меня.

— Тогда я буду у вас в гараже через час… Мистер Декстер, я надеюсь, мое легкомыслие вас не обидело?

— У нас в Новой Англии легкомыслие не в чести, но ничего обидного вы не сказали… Еще разок — как там написал этот немец?

— В стихах он обращался к себе, поздно ночью, в башне, среди глухих лесов. Он написал их алмазом на окне. Это — последние слова самого знаменитого в немецком языке стихотворения. Ему было двадцать с чем-то лет. Отдыха он ждал до восьмидесяти трех.

Мы подъехали ко входу в «X». Он остановил машину и продолжал сидеть, держа руки на руле, потом сказал:

— Завтра будет пять недель, как умерла моя жена… Она была высокого мнения о стихах Лонгфелло.

Он помог мне перенести вещи в вестибюль. Потом вручил мне двадцатидолларовую бумажку, слегка кивнул, сказал: «Всего вам хорошего» — и вышел на улицу.

Через час, когда я пришел в гараж, самого Джосайи Декстера не было, но его брат помог мне выбрать, как мы говорили в те годы, «машину». Свернув на Темза-стрит, я отправился на знаменитую здесь «десятимильную прогулку». Я миновал вход в форт Адамс («Капрал Норт Т.!» — «Здесь, сэр!»), дом Агасси («Когда еще рождался так легко таких познаний кладезь?») и выехал к молу перед домом Бадлонга. Ветерок дул в лицо, и я глядел через сверкающее море в сторону Португалии.

Каких-нибудь полгода назад — охваченный усталостью — я разглагольствовал перед коллегой-преподавателем: «Не морочь себе голову. Море — не доброе, не жестокое. Оно такое же бессмысленное, как небо. Просто большое скопление HO… И даже слова „большой“ и „маленький“, „прекрасный“ и „ужасный“ — это оценки и мерила, прилагаемые сознанием человека среднего роста, краски и формы, которые означают, приемлем предмет или вреден, съедобен или не съедобен, привлекателен ли сексуально, приятен ли на ощупь и так далее. Весь физический мир — чистая страница, на которой мы пишем и стираем наши зыбкие и переменчивые объяснения сущему. Если у тебя потребность изумляться, обратись к стакану воды или капле росы — начни отсюда; дальше не продвинешься». Но нынче днем, в конце апреля, единственное, на что я был способен, это задыхаться словами: «О, море!.. О, могучий океан!»

Десятимильную прогулку я не закончил, а вернулся в город коротким путем. Мне хотелось побродить по тем улицам, где я часто гулял во время первого пребывания в городе. Особенно хотелось мне снова взглянуть на дома моей любимой эпохи — восемнадцатого века: церковь, ратушу, особняки; снова полюбоваться на великолепные деревья Ньюпорта — высокие, тенистые и очень разные. Климат (не почва) восточного Род-Айленда благоприятствовал росту больших экзотических деревьев. Объясняют, что целое поколение ученых мужей забавы ради сажало чужеземные деревья на острове Акуиднек, а в следующем поколении яхтсмены соперничали друг с другом, привозя сюда экземпляры из далеких мест. Было положено много трудов, почву из внутренних районов доставляли обозами. Впоследствии я обнаружил, что многие владельцы даже не знают названий деревьев, украшающих их имения: «Мы думаем, что это баньян или… или бетель», «Кажется, дедушка говорил, что оно из Патагонии… Цейлона… Японии».

Одним из моих юношеских увлечений была археология; я чуть ли не год провел в Риме, знакомясь с ее методами и достижениями. Но еще задолго до этого, как и многих других мальчишек, меня заворожило великое открытие Шлимана на месте древней Трои — девять городов, один на другом. За четыре с половиной месяца, о которых я собираюсь рассказать, я обнаружил — или думал, что обнаружил, — что Ньюпорт в штате Род-Айленд состоит из девяти городов, местами взаимопроникающих, местами почти не связанных друг с другом и в разной степени прекрасных, волнующих, нелепых, заурядных, а один — так просто жалкий.

ПЕРВЫЙ ГОРОД: следы ранних поселенцев, деревня семнадцатого века со знаменитой круглой каменной башней, описанной в стихотворении Лонгфелло «Скелет в броне»; долгое время ее считали древним сооружением хищных викингов, ныне же общее мнение склонилось к тому, что это мельница, построенная отцом или дедом Бенедикта Арнольда.